Непонятно, зачем, но я завел еще один дневник, в котором буду постить весь свой бред и тут же удалять. Потому что он рожден больным мозгом, мучающимся от непонимания самого себя. Потому что это все не то, не то, не то. Потому что меня раздражают эти сопливые мысли и хочется поотрывать себе руки от отчаянья. Разбить голову о стену. Сломать пальцы. Сделать что-нибудь, чтобы этот поток бреда кончился. Но наверное действеннее всего в этой ситуации будет топор, охохо.
После смерти Сагачи депрессия приобрела новый оттенок. Толстенная "Хроники Нарнии", отдать которую родителям я не решаюсь скорее из-за надобности пересекаться с ними, пару дивидишек иксов, несколько фотографий и идиотский рисунок, нарисованный пальцами и тогда еще моими новыми дорогущими красками, - все, что осталось, пылится на полке. Особенных чувств не вызывают, я отчего-то не плачу над ними бессонными ночами. Они просто есть. И иногда мне кажется, что скорее мертв я, чем он. Или сошел с ума, придумал себе эту смерть, как и многое другое, и хожу с этим один, а остальные даже не в курсе. Иногда даже кажется, что вот сейчас пройдешь по улице, кишащей толпами людей, и увидишь среди них его лицо. Я порой действительно сомневаюсь в том, что знаю.
Гораздо больнее вещей воспоминания. Да, когда-то он читал эту книгу, носил ее в своей сумке, рисовал это странное одноклеточное, делал эти фотографии. Иногда даже со мной. Я видел, а он фотографировал. Все потому что тогда я не знал даже, как держать в руках фотоаппарат, и думал, что всякий, что с огромным объективом и тяжелый, - зеркалка. Как он говорил, потому что я нубас. Но какая, черт возьми, от этого разница?
Обидно было раньше за то, как стоял, как идиот, на морозе, когда настроение резко упало, и не захотелось меня видеть спустя пять минут после приглашения. А я живу в пяти минутах ходьбы, кстати. Я сожрал тогда тот пирог в одиночку. С яблоками. Он был с яблоками. И я заболел. А он приходил меня проведать, как ни в чем не бывало. Наверное, самым уютным было то, что мы ходили проведывать друг друга. С булочками, чаем, очередными шутками. И он болел еще больше, чем я.
Те пончики, за которыми срочно понадобилось переться через полгорода второго января, когда на улице, кроме нас, не было никого, были самыми вкусными. И я....скучаю. Хочу снова прийти, поджарить яичницу, заварить чай, внезапно поговорить о чем-то серьезном в окружении трех кошек и глупого спаниеля. Почувствовать себя нужным. Услышать, что я единственный прихожу и поднимаю настроение. Порадоваться, что никто больше этого не делает, ведь тогда я в чем-то единственный.
Набережную, где мы гуляли, сейчас полностью разрушили. Почти сразу после его смерти в этом месте. Больше не будет тех парапетов, которые оставляли забавные следы на ногах и ладонях, если долго сидеть, уток.
Я ненавижу, когда кто-то вмешивается в мои воспоминания. Топчет их и кричит "Я отниму их у тебя, растопчу и выброшу, они тебе не нужны, я так решил". Я не могу больше пройтись по той набережной, покормить тех уток и посидеть на этом долбанном парапете. Его остался маленький кусочек. У причала. А дальше грязь, что липнет на ботинки, ограждения и поломанный асфальт. Хочется сильно пнуть кого-то с криком "Что вы делаете, идиоты?! Кто вам разрешил?". Консервы из воспоминаний тоже имеют срок годности. Может быть, мне было бы легче, ели бы я мог заспиртовать уютные зимние вечера, смех, это счастливое щемление в груди от осознания того, что кому-то действительно нужен. И себя в них. Полностью, а не по куску в каждом, сидя после и чувствуя, что не хватает этих фрагментов. Если бы.
Погода назло все это время просто замечательная. Красивая природа. Хоть бери и фотографируй. Но, увы. Его любимая песня Хиде, которая называется "гуд бай" - это, пожалуй, единственное, что символично вписывается в ситуацию. А я...хреновый я друг. Я даже не знаю, куда нести цветы или просто приходить.